Все были. Да. Все удалось. Был он в своем растянутом свитере, был в тенниске и в розовом берете этот, как его, и тот, который все время вскакивал, она была в восторге, она хватала толпищу за руки, плескалась по залам, куталась в шторы, водила романы вокруг колонн, вязала юнош тройным узлом, а потом как дернула на улицу через черный ход – и за спиной рвань, записки летят из карманов, купол осел на бал, землетрясения растет балл, вальс переходит в джиттербаг, волочится моллюск многопалый под колпаком куда-то в кабак, выпростал, напряг липкий палец, и отпочковался в темное помещение, тут же облип стульями, пеплом, счетами, в итоге, как видите, блюдо пустое. А она все бежит, бежит, нитки рвет на груди, громыхает колпак позади, только остановишься – накроет. Добежала наконец до набережной, встала, облокотилась о перила. За спиной нарастает грохот – катится, катится по паркам грязный искореженный колпак, заострился, наточился об трамвайные рельсы, телеграфные столбы срезывает. Она зырит себе в воду, и звезды в ответ зырят, такой получается у них треугольник, и вот эту систему зеркал таранит крепостная башенка, осколки летят в окошки прибрежных спящих домов – утро! – в каждом окне по взгляду, и в каждом глазу по крошке бессонной бесовской ночи.