…пять раз сказала в мокрую трубку:

– Здравствуйте! – и побежала скорее в метро, подальше от связи, чтоб только тепло и сон. Поздней осенью всегда несладко, это потом с фотопленки начинает сходить кожа, это потом уже вырастает стекло на глазах. А поначалу тяжело.

Ноябрь не уходит, как зима или лето, он долго лежит на дороге, и несчастный Дед Мороз все тянет и тянет на него полупрозрачную то ли снежную, то ли ледяную простыню. Каждое утро люди засыпают в метро, с подошв капает грязь. Пока ноябрь не разнесут по всему городу, он будет валяться, давить на стекло и задувать газ. Ничего тут не поделаешь.

Каждый раз смерть застает его в разных местах, – невозможно предсказать, где это случится. Однажды он пришел умирать ко мне в квартиру. Это был крохотный, карликовый ноябрь, никто в городе еще не видел его, а он уже успел состариться и выдохнуться. Ноябрь поднялся в лифте и вошел следом за какой-то безглазой и как на джпеге размытой с огромным прощальным поцелуем вместо головы. Безглазая стала носиться по комнатам, носить с собой пепельницу, а карликовый упал, чуть переступив порог, и напустил лужу.

Пять раз сказала в трубку:

– Да!

– Ну все, – мне, – типа, пока. Не знаю, – говорит, – что еще сказать. – И ушла.

А ноябрь остался. Я помог ему встать, вытащил на балкон, поднял на руки.

– Дыши! – говорю. – Дыши!

Выходил его, вылечил, посадил за стол: сидит, студит кофе, побрякивает субботами и понедельниками.

– Слушай! – говорю. – А эту, безглазую, с которой пришел, помнишь?

И тут же от присохшей кружки произрастает ее размытый джпег. Четок только висячий сигаретин след.

– Ну все, – говорит, – типа, пока. Не знаю, что еще сказать.