Я – молодой ученый. Пришел устраиваться в НИИ. Нелюдно гулкий холл с колоннами, кучно в углу пальтишки на вешалках, кругленькая гардеробщица, приземистый охранник с усами-ветками глядит мне навстречу. Его мутный взгляд иссякает, не достигая моих глаз. У меня джинсы клеш, самый широкий клеш в Москве. На них ни пятнышка, хотя повсюду месиво из песка и мокрого снега, а в метро так просто мочат ногами.

– Вы к кому? – спрашивает охранник. Как древнее эхо, выходит его вопрос из железнозубой трещины, тревожа седые заросли. О таком голосе обычно пишут “глубокий”.

– Я, – говорю, – к профессору Ступенчаку.

Звучит орган. Адажио, Альбинони. По широкой лестнице в холл спускается траурная процессия. Впереди шестеро мужчин в тяжелых очках несут гроб, за ними следует хор лаборанток в белых халатах. Покойный приподнимается на локтях, и я узнаю в нем профессора Ступенчука. Он указует на меня шариковой ручкой.

– Это ко мне, – едва слышно произносит он. – Юноша, вы закончите мою работу.

Профессор кладет шариковую ручку в нагрудный карман и отходит ко сну.

Орган стихает, вступают звонкие голоса лаборанток и младших научных сотрудниц. Они порхают вокруг меня, кружат меня, набрасывают на меня халат, надевают шапочку, бэджик, поднимают меня и несут к лифту. Двери закрываются, девушки машут мне резиновыми перчатками, нарастает пситранс.

В лифте со мной несколько дам в крашеных волосах и крупных катышках. Они смотрят на меня с умилением. Умиление переполняет кабину, изливается в шахту и затопляет цокольный этаж вместе с добрыми рабочими, которые раскидывают руки и плавают на спине по техническим помещениям, воспевая мой союз с наукой. Волна приязни выбрасывает лифт на последний этаж, где передо мной раскрывается бескрайняя перспектива с плывущими навстречу благородными лысинами.

– Здравствуйте, – говорят им дамы.

– Здравствуйте, – радостно подхватываю я. Лысины оборачиваются, сходятся кругом и синхронно разбегаются в танце по своим пылающим кабинетам.

Рядом со мной возникает призрак профессора Ступенчака. Он облачен в темный плащ, его ручка гудит и светится.

– Возьми это, юный падаван. Это ручка молодого специалиста. Ничего не бойся, я буду с тобой. Доверься своим чувствам, открой дверь.

Я толкаю высокую дверь и попадаю в узкое пыльное пространство. Двигаюсь наощупь, цепляясь за обрывки проводов и тумблеры, торчащие из стен. Дверь захлопывается за моей спиной. В конце прохода вспыхивает свет, и моему взору предстают геологические пласты приборов: 1975-й, 1967-й… Пятьдесят третий… Тридцать седьмой… Впереди появляется коренастая фигура с трубкой.

– Добро пожаловать, Иван, – произносит металлический голос с полязгиванием на стыке слов. – Мария, принесите лопаты.

Из темноты выплывает тощая девушка с глубоководными глазами под квадратными линзами. Она источает слабый свет.

– Радиация, – поясняет фигура, и выходит из ослепительного ореола, заложив руку за борт пиджака. – Ну что ж, приступим!

. . . . . . .

Большой человек пожимает мне руку, от улыбки чуть-чуть сползают очки. Мы с коллегой обедаем, посетили буфет. Разговариваем о моей прежней работе.

– А где вы до этого трудились, Иван?

– Да вот, знаете, писал… В одной газете…

– Писали?

– Да вот, приходилось, так сказать… Теперь решил в науку.

– В науку?

Моего коллегу зовут Андрей Николаич. Роста он среднего, кандидат наук, обильно потеет и борщ просто обожает. Он блестит на меня, шутливо моргает и шкодливо прихлебывает около ложечки.

– Это как в анекдоте, – говорит он.

– Мыхахахаха! – взрываются окружающие.

Брюки у Андрея Николаича задираются до колен.

– Ну что, поработаем, Иван?

– Давайте, – отвечаю.

. . . . . . .

Мужчина в тапочках, командированный из Питера, смотрит на меня задорными щелочками.

– А скажите мне, Иван, – щелкает и крутит он, активно поддергиваясь и заправляясь, – что это так поглощает в ультрафиолете? Молчите, Андрей Николаич!

Никогда еще мне не было так стыдно.

. . . . . . .

Снова копаем уран. Мои уши пронзает боль, мой мозг подобен шашлыку. Хочется домой. Андрей Николаич обливается потом. Он отбрасывает лопату, падает ниц и начинает лобзать породу. Его оттаскивают. Он отбивается. На место Андрея Николаича заступает Мария.

– Я думаю, часам к девяти закончим, Иван, – говорит она скрипучим голосом, с сильными помехами и фоном от моего мобильного.

– Алло, мама? Мама, я буду поздно…

. . . . . . .

Поздно вечером иду гулко по качающемуся зданию, от шелеста клеша штукатурка обваливается со стен. Голова ноет от ультразвука, руки разъедены кислотой.

– Алло, алло, – быстро говорю в трубку, – вы слышите меня? Помните, это Ваня, у вас еще есть вакансия реда… Да-да, пришлю завтра же!

На эскалаторе в метро ко мне обернулся профессор Ступенчук.

– Иван, – говорит, – я верю в вас.

А я кричу и руками по воздуху шарашу.

– Нет! Не надо!

Редкие пассажиры испуганно на меня закосили.

Тут я бросился вниз по ступенькам и заскочил в поезд. Мне было изрядно стыдно, но, вообще, постепенно смешневело.