Со своей одноклассницей Стеллой я встретился случайно – на “Одноклассниках.ру”. Сидел на “Я.ру”, смотрел “Яндекс.Фотки”, потом от скуки зарегистрировался на “Жду.ру”, но там мне сразу предложили секс – и тогда я решил создать себе аккаунт на “Одноклассниках”. 

“Привет, Ваня, – написала Стелла. – Не хочешь как-нибудь на выходных сходить погулять?” 

Что-то уже скреблось в этом сообщении, сумасшедшенько похихикивало обилием “х”, чуть-чуть прорывалось и перло сквозь жидкий кристалл… 

Но я как-то внимания не обратил. Скучал, опять же – отмазанный от армии, только что катапультировавшийся из тяжелых отношений, просветленный и застекленный на девятом этаже, в безлесье спального района. Отпускной, голодный. Любая пища годилась. 

Стелла – раритетная отличница. Шерстяные колготки, глаза в пол. В журнале пароходами дымят пятерки, от Стеллы отскакивают взгляды юнош, от Стеллы исходят супрематические лучи – поступить в педагогический, ехать учить! Словно вырезанная канцелярскими ножницами из эйнштейнова времени-пространства девушка оказалась слегка без плеч прикленной на двадцать лет вперед. А то и на тридцать. Как бы то ни было, но таких в девяностые и позже я не видел. Мама – в семидесятые – да. Сестра – в восьмидесятые – уже нет. 

Время прошло, совокупным ударом тысяча каблуков на пол и потолок института топ, вместе столько же таксишных дверей хлоп, пробок вон из горла на асфальт – кто б считал, плюс еще мильон раз зажигалкой – клац – и турбулентно внутрь. На миллион первый – стоп. Выдох. Вечер, кирпичи, “Продукты”. Профонаренный окраинный воздух. Вот она, сквозь толщу звука и света пришедшая неизменной, только слегка обтерхалась. На свидание. 

Стоит, притулившись к бордюрчику, в мужской сорочке до горла застегнутой, под пуловер, из пуловера торчат со стрелками штанины, из штанин – ноги, обутые в чешки. Изо рта – темнота. Едва ощутимым колебанием: “Привет…” 

Устала. Вымотал предшествовавший встрече телефонный разговор (она выпросила у меня мой номер, и немедля позвонила): 

– Ваня! А может быть, сегодня вечером? Ты сможешь?! – Тон – ни дать ни взять, с тонущего “Титаника”. – Сможешь? 

Смог. 

Идем. Начинаю виртуозничать, про то, про се. Стелла хихикает, рот закрывает, но хихиканье вырывается, по улице виражирует, как орел. Да, как больной орел. Редкие и озлобленные люди оглядываются. Темы, натекавшие десять лет, иссякают за пятнадцать минут. 

Я, вообще, очень разговорчивый, и в тишине начинаю потеть. Обильно и заметно, потому что высоколобый. А что скажешь, когда насупротив – тусклые марсианские глаза, в которых горными цепями застыли слезы десятилетней давности, выплаканные по случаю первого и последнего вербального контакта? И свежая, от смеха, влага. 

“Ваня, не хулигань!” – единственная фраза, которую она произнесла в школе, адресуясь ко мне, в то время как я адресовался мимо и поэтому в ответ просто досадливо скосил глаза. Разговоры на уроке. Ненароком сожженное сердце. 

Ну, что ж сделаешь теперь. 

– Что делаешь? – спрашиваю. 

– Да вот, вагоны, – говорит, – считаю. Скоро юбилейный, десятитысячный. В офисе все готовятся. 

– А сейчас, – интересуюсь, – какой? 

Без промедления: 

– Девять тысяч шестьсот шестьдесят седьмой. 

Поговорили. Про работу. Потом про Хорватию. Отдыхала, что ли? Да… Вдруг мимо – шина, шина, шина, шорохом и шансоном по ушам. Смертельно для народившейся темы. Шпана, видишь ли… 

– А ты, кстати, уезжать собираешься? 

Характерно, что без не, как, видимо, только со своими. Минутный проблеск канадских кленов в марсианском пейзаже. Плавление гор, разглаживание сморщенного подбородка. Одри Тоту улыбается мне из Стеллы и весело грозит: “Чувак, учти, я выйду замуж!” Уезжать, уезжать, скатывать Пятницкую ковром вместе с оброненным и подслушанным, тяжелое – бросать в топи, невесомое – глотать, и, отвалившись на спинку кресла в самолете, дрожать эмигрантским животом. Чпок – схлопываются веки, и снова воцаряется Марс. 

– …да только вот не хочется одному, без друзей… 

Момент неимоверного напряжения, сквозь хихиканье – динамитный порыв: 

– Да я… хочешь… ха, с тобой поеду? Ха! 

Одри, выходи! Ты где? Пропала. Стелле звонит мама, пора домой. 

– Проводить? 

– Я далеко живу… 

Героизм: 

– Да ладно! Ты че? Идем! 

Идем. Долго, узко, пахнет мусорком, звякает стекло, вдалеке крики – борьба за жизнь. 

– Вот здесь была стена, – говорит Стелла. – Наш микрорайон был раньше весь обнесен стеной. Засекреченный. 

Острые обломки торчат из земли зловеще, будто хотят вырваться и перекусить, как в “Принце Персии”, рядом с круглым пузом типа стражник. Блюет. 

– Особенный район, мне он чем-то нравится, – снова Стелла, я только молча озираюсь, прикидывая, как побегу обратно. – А тебе? 

– Ну, так… 

Громко, слишком громко, возле ночного ларька напряглись мышцы, звякнул рубль на треснутом блюдце. Шорхнул пакет, крякнула банка. Пена поползла на пыльную обочину. Ощутимое “бля”. 

– Ну вот мы и пришли! 

Окраина жизни. По кустам притаились гоблины, в окнах замерли зрители. Главное не поворачиваться, Хома, главное не смотреть Вию в глаза. 

На прощание беспомощное донжуанство: 

– Выложи фотки новые!… 

– Если сфотографирует кто-нибудь… – гулко из подъезда. И ушаркала. 

И тут привиденья старые, времен холодной войны, молодые, времен хрустящих сухариков, и малолетние – просто так, из подвала, – взвились – закурить дай, браток, десяти рублей не бу… Да постой! Во дворах застучало стекло – шевельнулась активная протоплазма, на лестницах стукнуло сердце, наддала вдали над речкой сухая гроза, и тут встал перед глазами Юсэйн Болт, трижды олимпийский чемпион, стометровка за 9,69, загорелась где-то как ориентир кухонная лампа в зеленом абажуре, и дернул дорогу из-под ног нечеловечий, несмертный инстинкт. 

Весь в мыле, все еще черный, читая рэп, вырвался из городка зловещего – о счастье, о шоссе, о тусклый свет ларьков, о с фингалами лица! Свои, свои, свои… Встал, закурил, и медленно пошел домой, физически ощущая, как оседает уже запакованное воспоминание о прогулке с мумифицированной ботаничкой, уже старушкой, безвременной девой, живущей в аду с мамой и Интернетом и прячущей в себе бесценное послание. Или, скорее, напоминание – почти закон природы, который срабатывает, едва начинаешь атеистовствовать по отношению к самому себе. Поддакивать, когда унижают Амели, притворно любоваться, глядя, куда указует цепкий палец и где маслянистыми окошками поблескивает эс-эс-эс-эрная элита, растянутая по Ленинскому проспекту, кивать в ответ на “Понял?” и неконтролированно источать слезы, когда в телефоне – смысловой гольф, и дырочки мембраны – лузы. Спасибо тебе, Стелла. Ты все расставила по местам.