Тяжелая поступь, высокий лоб, нетронутый помадой рот на фоне коробочного пейзажа города-ЗАТО. Прикрытые глаза, прищуренные только, поддернутая тонкая неловкая каемка домашней юбки на расколотом напополам диване-и-кровати.

На суровом фоне северных ковров, проросших в стены, горит холодным духом монитор с оранжевой мерцающей строкой и срезанной не глядя челкой – некто мужского пола пишет: “Как дела? У нас плотину, слышала, недавно прорвало! Никто не спал, режим ввели особый”. Она: “А в нашем городе все будто хорошо. Энергоблок стоит который год, и сок по нем течет горячий, страшно атомарный, но, тьфу-тьфу-тьфу, спокойно все и фон у нас нормальный, хотя, конечно, есть такая штука как комендантский час”.

Зато порядок, говорит мамаша – она пришла, стащила каблуки, пошла прозрачными дверями в комнату до шкафа, где спрятаны от моли такие шарики, не ела чтобы рабочие дешевые костюмы и дорогое платье для выходов к столу под Новый год. Под скрип паркета и рубашек азартный хруст, салатное молчанье.

“Не спишь?” – мигает снова, не ясно для чего, ведь разница не в час, не в два, а в целый климат, с дурацкой челкой енисейский дурачок. “Нет, просто отошла”, – она ему с Урала, с горящих мутным светом девяти где пластиковых, где обычных дрожащих окон. Что случилось? Прильнула, бросив ноутбук, щекой к стеклу. В одном чулке мамаша за спиной: “А ну уйди!”

По темной глыбе ползет хвостатый яркий всполох, словно метеор, но только вверх, мазок как будто быстрый. “Пошла ракета”, – губы выдыхают на все еще дрожащее стекло. Вот было бы чудесно из города того – секретного, наверно, тоже, раз ракеты оттуда прут – найти такую челку, разве что погуще. Сбежать из дома с ней, поехать вместе на охладительный и оттого приятно теплый водоем, там под градирнями в бульон уйти по шею, встать твердо на покрытых илом теплоэлементах, пустить одежду плыть по слою нефти, и стоя супротив теченья, консервных банок, ржавых, населенных жуками-плавунцами и рыбешкой, вслух мечтать о жизни в открытой красной сказочной большой всеславной господи Москве-столице.