Свою семью я отнесу к категории небогатых. Мы всегда жили в малоэтажных, труднодоступных районах. Я помню, как мама варила суп, стоя на слабо освещенной кухне с низким потолком. В нашем доме была плохая звукоизоляция, я отлично слышал, как этажом выше соседи вели низкоинтеллектуальные разговоры — так называли это родители.

Сначала они просто говорили, постепенно повышая тон, потом начинали колотить друг друга, и по тонким перекрытиям нашего дома распространялись характерные низкочастотные колебания от их ударов.

Наутро мне нужно было идти в школу, где я должен был стоять у потрескавшейся карты мира и показывать, как воздушные массы движутся над Азией, над Гималаями, как они спускаются в долины и проливают дожди, как ползут над Южно-Уральским плоскогорьем, над Среднерусской возвышенностью, как окружают Москву и садятся на зубцы кремлевской стены, заставляя нервничать систему ПВО. Они несут в себе просроченные сухие пайки из американской армии, ветки зеленых бананов из одноэтажной Африки, замороженное мясо кенгуру из Новой Зеландии, жвачки Wrigley’s и банки пепси по два талона штука.

Я водил указкой по карте, представляя, как тяжелые облака собираются над двором, как моя одноклассница Надя, играющая одна на контрастно освещенном летним солнцем теннисном корте, вдруг роняет ракетку и замирает, задрав голову кверху.

— Смотри, смотри! — кричит она, заметив меня на балконе седьмого этажа.

Где-то высоко на глубоком синем грозовом фоне появляются черные точки, похожие на стаю птиц. Они стремительно приближаются к земле, и я вдруг понимаю, что это никакие не птицы, а много-много черных деревянных ящиков, похожих на те, в которых хранят боеприпасы. Они летят вниз без всяких парашютов, на огромной скорости, некоторые раскрываются на лету, и из них вываливаются, рассеиваясь в воздушном потоке, холодные сникерсы, соки Zuko, побелевший от времени орион чокопай… Они падают, как метеоритный дождь, прямо на голову Наде, и в последний момент я бросаюсь ей на помощь (я успел скатиться кубарем вниз по лестнице и выбежать во двор), сшибаю ее с ног и закрываю собой, спасая от большого ящика с фруктами, который мог сломать ее тонкую белую шею.

— Быстрей! Быстрей! — кричу я, помогая ей подняться и таща за собой в подъезд. — Тут безопасно!

Мы прячемся под лестницей, где стоят коляски и велосипеды, и прямо за нами с металлическим стоном оседает, замуровывая собой вход, огромный кусок космической станции “Мир”, которая потеряла управление, потому что ЦУП закрылся и все сотрудники разошлись по домам к своим семьям.

На нас осыпается штукатурка и битое стекло.

— Что это было? — спрашивает Надя, ее рука непроизвольно сжимает мою руку.

— Союз Советских Социалистических Республик, — эффектно отвечаю я, и в этот момент врубается Scorpions — Still Loving You. Надины руки обвиваются вокруг моей шеи и мы начинаем целоваться в пыли и обломках постапокалипсиса.

— Ващук, садись, ДВА!!! — вопит географичка. — РОДИТЕЛЕЙ В ШКОЛУ!

Я перевожу взгляд на нее, усмехаюсь и взмахиваю указкой, как Гэндальф своим посохом. “О Элберет Гилтониэль, Тиливрен пенна мириэль…” — низким монотонным голосом произношу я, и облака закручиваются в ураган вокруг кончика моей указки, море вскипает и пенится, спящие вулканы начинают дымить, государственные границы смещаются, Россия становится частью США, реки Сибири впадают в Миссисипи, по темным волнам которой идет пароход в Новый Орлеан, где дом восходящего солнца.

— Oh mother, tell your children not to do what I have done… — поет Боб Дилан в наушниках у Нади и ее лучшей подруги Марины, сидящих за последней партой. Блюз входит в Надино левое и Маринино правое ухо и выходит через из зрачки, расширяющиеся вместе с психоделической Вселенной.

За окном класса бушует шторм, меняется климат, гнутся пальмы и тонут в метровых лужах линкольны, бьюики и шеви. Дверь распахивается, в класс врывается отряд морских котиков. У их командира загорелое гладковыбритое лицо с высокими скулами и морщиной Аарона Экхарта на подбородке. Когда он говорит, видны его идеально белые зубы и мелькающая между ними жвачка.

— Come on! Come on! — командует он, показывая, что всем нужно срочно следовать за ним.

Он недоуменно смотрит на географичку.

— Are you crazy? The storm is about to hit the coast! Get out!

— Крэйзи! — подхватывает кто-то из парней, почувствовав себя в безопасности и быстро разобравшись, кто тут теперь главный.

— Crazy, crazy, crazy for you baby… — включается Aerosmith из школьных динамиков в коридоре. Все вскакивают со своих мест, тетрадки и учебники в слоу моушене взлетают в воздух. Из-под двери класса выбегает струйка грязной воды.

Вместе с остальными детьми нас спешно выводят из школы во двор, где уже ждут открытые военные вертолеты.

В доме через дорогу, где живет двоечник Стасик, не осталось ни одного целого окна. Белье, сушившееся на балконах, сорвано ураганом и беспорядочно висит на фасаде, зацепившись за подоконники и перила. На крыше видны люди, они машут руками, к ним спускают веревочные лестницы из вертолетов. Люди злобно толкаются, рискуя упасть вниз. Одни взбираются по другим и норовят уцепиться за край кабины.

— Бабушка! — хнычет Стасик. — Мне нужно к бабушке!

Он лупит слабыми ручонками по ноге двухметрового морпеха. Морпех не понимает, чего тот хочет, и растерянно спрашивает:

— What’s happened, boy? How can I help you?

Мимо них проходит Аарон Экхарт, руководящий спасательной операцией. Слушает, щурится, останавливается. Кладет руку на плечо худенькому испуганному Стасику.

— I’m sorry kid. I’m afraid your grandma isn’t home.

Он берет его за руку.

— Come on, we gotta hurry.

Они поднимаются в вертолет, где уже сижу я.

— Где Надя, Стас? — спрашиваю я. — Ты ее видел?

— Там… — качает он головой.

— Где?! — хватаю я его за лацкан советской синей школьной формы. — Где “там”?!

— В классе, ее там…

Я отталкиваю его, выпрыгиваю из вертолета и бегу обратно в полуразрушенное здание школы, которое вот-вот может сложиться, как карточный домик.

— God damn it, somebody stop him! — кричит Экхарт.

За мной бросаются несколько морпехов. Я преодолеваю затопленный коридор, врываюсь в класс и вижу Надю — она придавлена шкафом с полным собранием Шолохова, она не может встать, потому что ее грудь пронзил железный штырь — но она жива. Она поворачивает ко мне побледневшее лицо и тихо произносит:

— Я знала, что ты вернешься…

В этот момент окна класса синхронно вышибает мощной волной, меня сбивает с ног и отбрасывает к стене.

Я выныриваю, выплевываю воду, хватаю воздух, ныряю, снова выныриваю, хватаю воздух и погружаюсь, чтобы вытащить Надю, которую пригвоздило к полу. Наконец мне удается это сделать, и я, почти без сил, в изодранной одежде, выплываю с ней на поверхность — лишь для того, чтобы встретиться лицом к лицу с мутировавшей в чешуйчатого зверя географичкой. Она обнажает покрытые зеленой слизью клыки и пытается схватить меня за лицо своими щупальцами. Надя слабо стонет — она потеряла очень много крови, и если прямо сейчас что-то не сделать, она погибнет.

— Господи, — обращаюсь я к виднеющемуся сквозь дыры в потолке синему небу. — Чуть-чуть помоги, а?..

Географичка разевает пасть, из ее рта высовывается маленькое ядовитое жало, которым она собирается пронзить меня, и в этот момент ее поражает точный выстрел в голову.

— Где тебя носит, твою мать? Быстрее! Последняя вертушка улетает через минуту! — улыбается мне незнакомый морпех, вытирая рукавом испачканное сажей и кровью лицо.

— Быстрее! — поторапливает он. — Они собираются бомбить весь район с воздуха!

Мы сидим с Надей в вертолете, укутанные в камуфляжные плащ-палатки, под нами плывет затопленная земля, руины нашего военного городка уходят в раскаленную бездну. Нас вывозят в безопасное место, где мы начнем новую жизнь.

— Мы встретились в странный период в моей жизни, — говорю я, касаясь ее руки. Где-то далеко с большим эхом начинает звучать рифф Pixies — Where Is My Mind.

— Смотрите, ребята, смотрите! — внезапно начинает визжать Стасик. — Наши накрыли ее! Точное попадание!

Он показывает на маячащий в небе “B-2 Spirit”, из которого сыплются бомбы, истерично смеется и жестикулирует.

— Кого “ее”, Стас? — спрашиваю я. — О чем ты?

— Ну, ее! — говорит он и показывает руками что-то неопределенное. — Ее, тварь эту!

— Что за тва… — начинаю я и тут из бездны под нами взвивается щупальце и хватает наш вертолет. Винт рассыпается на куски, мы начинаем падать, все приборы пищат, пилот ударяется головой о приборную доску. Надя отчаянно хватается за меня, ее глаза исполнены ужаса. Стасика выбрасывает за борт, он пытается удержаться за поручень, но срывается и падает в бездну, беспомощно простирая к нам руки. Я обнимаю Надю и целую ее в последний раз.

— Мы летим на солнце, милая, — повторяю я сквозь слезы. — Мы летим на солнце!

Pixies звучат в полную мощь.

— ВАЩУК, К ДИРЕКТОРУ!!! — раздается откуда-то, то ли из наушников мертвого пилота, то ли из несущейся к нам огненной пропасти, визгливый голос завуча. — СЕЙЧАС ЖЕ!!!

— Иди… — еле двигая опухшими губами говорит Надя. — Ты должен идти…

Меня душат слезы, но я отпускаю ее, позволяю кончикам ее пальцев выскользнуть из моей руки. Она падает, она исчезает в огне, и в последний момент перед столкновением с землей я выжимаю кнопку “Jet Pack”. Звучит звонок, я взмываю ввысь, в недосягаемые слои атмосферы.

Свою семью я отнесу к категории небогатых. Я помню, как мама варила суп, стоя у плиты под тусклым светом кухонной люстры. Был поздний летний вечер, солнце уже почти исчезло, нанизавшись на антенну на крыше соседнего дома, как одинокий чек из кондитерского отдела на штырь у кассирши в продуктовом.

Тонкие перистые облака окружили двор и застыли темной коркой на фоне звездного неба. Я видел всю вселенную, и вселенная видела меня. Воздух был чист и прозрачен. Сигнал “Вояджера-1” преодолевал световые часы, отделяющие его от Хьюстона. На полях моей тетрадки была написана дата: “19/05/1999”. Я спал, уронив голову на контурные карты с криво обведенными реками Сибири, одна из которых в какой-то момент круто поворачивала и выходила за пределы листа — куда-то в сторону западного побережья США, где росла на хип-хопе моя сверстница по имени Элизабет.