Это был охуительный год. Первый год, когда я могу по пунктам расписать, что я сделал, и склеить для каждого аспекта своей жизни фотку в формате «было—стало» с заплывшей угрюмой формой слева и с рельефной счастливой справа. Когда я был маленьким, я считал, что 30 и больше — это очень много, это недосягаемо далеко, как огни Лос-Анджелеса, и непостижимо, как папина диссертация.

Сейчас я понимаю, что это всего лишь точка на карте — точно такая же, как 5 и 10 и 20 — в моем бесконечном путешествии по людям, опыту, поколениям, эпохам и геологическим эрам. Я добрался из одной точки в другую на ржавой зеленой электричке с выцветшим триколором и железными буквами «Мск», с маленькой сумкой на плече и плеером в кармане, мимо бетонных заборов, буйной зелени, ипотечных квартир, семейных очагов, корпоративных ценностей, величия нации, умирающего солнца и хрупких девушек на фоне пейзажей постапокалипсиса.

Я пару раз порывался выходить на чужих станциях, вместе с другими пассажирами, но вовремя спохватывался, и возвращался обратно, и сейчас, ранним пасмурным утром, плавая в невесомости, в световых годах от своего прошлого, я прибываю на конечную, к подножию незнакомого футуристического города, уходящего крышами в неземное небо с концентрическими кольцами и двойным солнцем. Знак у дороги говорит мне, что запрещено к ввозу: призраки людей из прошлого, компакт-диски, кассеты, старые вещи, мебель, ненужные телефоны и неискренние подписки в соцсетях. У меня только гитара и диктофон, говорю я вслух. Я один здесь, я проверяю свои жизненные показатели — да, я все еще жив и я иду—