гламур

Колготки

Вечерний супермаркет в Ростокино, поток семейных закупок схлынул, сотрудники копошатся у стеллажей, по залу ползают случайные лентяи в драных пальто и порхают поздние пташки в серых трениках и кроссах.

Я стою в очереди из четырех человек, четыре пары ботинок нетерпеливо мнутся, четыре колеса тележки неторопливо катятся, старушка неповоротливо выгребает мелочь из кошелька, джентльмен с поджатыми губами и пластиковой картой ждет, кассир с базарным прошлым держится из последнего на исходе вторых суток через двое.

К очереди присоединяется стриженый под ноль Шрек с двойным загривком в брутальном кожзаме, нелепо болтающемся на его теле, как чехол на монументе. Он атакует своим дыханием мой затылок, разворачивает взглядом табачные стенды, ускоряет и без того нервные птичьи движения кассира, искажает пространство и время вокруг себя, как супермассивная черная дыра.

На стенде у кассы среди жвачек и одноразовых бритв сиротливо лежит последняя пара колготок с фотографией знойной женщины в черном белье на упаковке. За окном нежданная октябрьская метель, неяркие фары, немилая осень, неблизкое Рождество. Шрек в кожанке смотрит на женщину на упаковке, он наклоняет голову, как заинтересованная собака, его взгляд теплеет. Он долго смотрит на нее, скользит взглядом по ее идеальным ногам и бедрам, идеальным рукам, обхватившим идеальные ноги в позе идеальной тоски. Ему хочется ее согреть, зазабшую, хрупкую, видимо, брошенную каким-то истеричным говнюком. Он переминается с ноги на ногу, затем оставляет очередь, метнув мне в спину и уронив на пол тяжелый, как пушечное ядро, взгляд-предупреждение: «Я за тобой буду», — подходит к стойке, боязливо озирается в поисках других качков — чтобы не засмеяли — вроде нет, только выжившая из ума пенсионерка и пара интеллигентов, которых можно при малейшей насмешке сломать одной левой — грубым жестом берет пачку, возвращается к кассе, кидает на ленту к кальмарам и пиву. Ты не замерзнешь московской промозглой осенью, безымянная модель.

Моя очередь.

— Пакет вам надо? — устало поднимает на меня глаза кассир.

Я качаю головой. У меня своя авоська, я делаю шаг навстречу экологии. Товар по акции? Да нет, спасибо.

Знойная женщина между пивом и кальмарами на ленте подъезжает ближе. Ее ничто не отделяет от моих пельменей и огурчиков, булочек и шоколадок, заготовленных для завтрашнего junk day — «мусорного дня», дня обжорства, жемчужины недели — изобретения фитнес-тренеров, внушивших нам, что один раз в неделю можно плевать на диету, есть все подряд и не бояться набрать лишний вес. Возможно, в чем-то они даже правы.

— Это ваше? — поднимает кассир упаковку с колготками.

Из магазинного радио доносится до боли знакомый трек из 80-х, он распадается на элементарные частицы и теряется под сводами потолка, прежде чем быть узнанным. Подошедшая к кассе студентка с собранными в пучок волосами смотрит сонно-вопросительно-отстраненно. Шрек начинает жевать губами и шумно сопеть, как котел, в котором смешали две до сих пор не встречавшихся материи: безоговорочную маскулинность и смущение застуканного за просмотром травести-порно подростка.

Я думаю о том, как снималась эта обложка. Как 25-летняя модель с белой кожей, торчащими ребрами и тяжелым мейком вздыхала, забравшись на подоконник и прижав к груди острые коленки, курила электронную сигарету и говорила фотографу, на свои арендовавшему дешевую студию «под каталожную съемку»:

— Блин, вот я прям мечтаю, как мы щас закончим — и сразу в магазин за каким-нибудь говном, да? Две недели на белковой диете, ты прикинь?! Это жесть просто, еще последние два дня воду пришлось урезать… Тренер сказал — типа, чтобы просушиться перед съемкой, как бодибилдеры перед соревнованиями: два литра один день, потом полтора, литр, и сегодня у меня было — знаешь сколько? Ноль четыре литра! Мааааасенькая бутылочка вот эта «Шишкиного леса» и все! Прикинь?

— Пиздец, — качал головой фотограф. Он сидел на диванчике у стены и крутил в руках портретный объектив, думая, ставить, не ставить, заморачиваться или отщелкать оставшееся дешевым универсальным. Все равно не арт…

— А прикинь еще, — продолжала модель, откинув волосы и спрятав подбородок между коленями. — Он мне еще предлагал пропить курс диуретика — ну, типа, последнюю неделю сушки. Тоже как воду — сначала одну таблетку, потом две, потом три… Ну, вернее, наоборот, — воду уменьшаешь, а это увеличиваешь.

— Ну да, — кивал фотограф.

— Но я, короче, не рискнула все-таки эти таблетки пробовать, потому что — знаешь, почему?

— Ну?

Модель хихикала, ерзала на неудобной, протертой тысячами других клиентов искусственной шкуре и мяла пустую бутылку из-под минералки.

— Проблема в том, что у этого препарата может быть побочка, которая выражается в том, что ты, как тренер мне сказал, будешь целую неделю «ссать из жопы»!

Оба взрывались хохотом. Атмосфера в студии становилась теплее, усталость улетучивалась, будущее уже не казалось безнадежным и мрачным, как подъезд хрущевки на «Соколе». За окном цокольного этажа шастали броги и босоножки, кеды и шлепки, катались нагретые шины дорогих джипов и прокатных великов, дрожала сухая трава выжженного июньским солнцем Центрального административного округа.

— Ну че, добьем? — спрашивал фотограф, прикручивая обратно универсальный объектив и поднимаясь с дивана.

— Ага, давай! — кивала девушка. Она спрыгивала с подоконника, быстро осматривала свой черный шелковый топ, находила пару ворсинок, смахивала, заходила на уже порядком затоптанный фон.

— Колготку правую поправь, — показывал фотограф.

— Колготку, — хмыкала она.

— Самое главное, между прочим, ради чего мы тут, на секундочку!

— Самая главное вот! — модель несколько раз приподнимала руками свою грудь, дурашливо-томно-утомленно высунув кончик языка.

— Так, все, давай, полчаса у нас, погнали!

— Ооооххх, сосисочки мои, сарделечки, держитесь, — приговаривала модель, опускаясь на пол и обхватывая худые ноги худыми руками, от подвальной прохлады покрывшимися мелкими мурашками.

— Отлично, отлично, вот так давай, и еще голову опусти… — командовал фотограф, наклоняясь к ней. — Отлично. Охуенно, охуенно — вот так щас посиди, щас, посиди, бля, бля, бля, — он быстро бежал к диванчику, хватал портретный объектив, снимал с фотоаппарата старый, — сиди, сиди, — быстро накручивал новый, возвращался на исходную позицию и делал очередь из десяти снимков. — Все, есть. Пошли жрать!

— Урааааа! — выскакивала модель из позы идеальной тоски и бежала обниматься к фотографу. — Хавчик!

— Мужчина, КОЛГОТКИ ВАШИ? — зло спрашивает меня кассир, тряся у меня перед лицом упаковкой с фото девушки в черном белье. — Ау!

— Да, — говорю я, поворачиваясь к Шреку. — Пробейте тоже, пожалуйста.

Я не оставлю тебя с кем попало этой промозглой московской осенью, безымянная модель.

New Arbat Avenue

Лежа в ванне субботним вечером в аккуратной студии на Новом Арбате, по-семидесятски тесной, по-дветысячидесятски уютной, она фоткает себя, выигрышно ню в пене и полумраке, постит в инста—вытерев руку о бархатное полотенце—грам, ойкнув и чуть не утопив айфон в процессе. Подружка Настя с Ленинского — она такая же лапа — отвечает: «Хороша!». Еще бы не хороша, удовлетворенно улыбается она, ворочаясь, чтобы устроиться поудобнее в остывающей воде. Ты красивая, пишет некто Владимир Ш., профессиональный фотограф Москва. Горячая, пишет непонятный Владик. Главного не видно, типа шутит какой-то сальный козел. Набор смайлов от отчаянного школьника из замкадья — что там у него в потоке? — ну да, так и есть, микрорайоны, бетонные заборы, радуга из окна мытищинской панельки, драматичные селфи с другими такими же бичами в плохо освещенных туалетах бюджетных баров — это что, унитаз? — она выходит, выходит, смахивает, свайпает влево, стирает из памяти, встает на мягкое полотенце, течет на пол, выжимает волосы и медленно обтирается. Свеча на краешке ванны еще большая. Она смотрится в зеркало, смотрит на свое тусклое нагое отражение, делает еще один снимок — это уже для себя — ну, и, может быть, для Насти — ну, и еще на всякий пожарный для того хакера, который однажды взломает айклауд и выложит в сеть фотки Дженнифер Энистон, Милы Кунис и ее — если она к тому моменту уже будет в Бэль-Эйр, Лос-Анджелес, или в Нью-Йорке на 5th avenue. А пока — Arbat Avenue, как предлагает служба геолокации — мило, думает она, вроде как уже и не Москва, вроде как почти N. Y. C.

Она подходит к окну, расчесывая волосы гребнем, отдергивает занавеску и смотрит на улицу, на свой панорамный вью за 70K в месяц, на поток машин, на крыши магазинов и ночных клубов, когда-то бывших казино, на блестящий вдали Christ the Saviour Cathedral, на магнифиcентно иллюминированный Кремль, на подстриженные газончики и прозрачные остановочки, на скучающих на них в ожидании троллейбуса №2 хипстеров — ну да, рассуждает она, а чем не авеню, она достает телефон, открывает окно и, морщась от прохладного сентябрьского ветра, делает снимок, нечеткий, еще один, блять, как холодно, еще, вот этот вроде нормальный, она захлопывает окно и идет к кровати. Обрезает фото, отстраивает яркость и контраст — это важно, потому что так будет меньше видно эти дурацкие серые швы между строительными блоками на стене, this is so Russian, усмехается она про себя на — в перспективе — втором родном, «Как холодно», — подписывает на первом, подумав, добавляет хештег «арбат».

«Красотища», — комментирует Настька. Сидит безвылазно в инстаграме на своем Юго-Западе, похоже. Сомнительное удовольствие, размышляет она. «Могу согреть», — комментирует школьник из предыдущего поста, до этого говоривший только смайлами. Господи, думает она, сам-то хоть домой уже добрался-то? Ведь еще трясешься, поди, в своей жесткой подмосковной электричке, зажатый между двух злых бабок и дурно пахнущих мужиков, пялящихся в твой телефон, и тебе, наверно, действительно холодно, почти по-матерински нежно думает она. Давай беги уже домой, зайчик, не трать на меня заряд, оставь лучше на звонок маме и заветное «Я на платформе», — ведь добраться до конечной в твоем случае еще не означает добраться до дома, я лучше тебя знаю.

Я лучше тебя знаю, продолжает она уже вслух, каково это, когда тебе по-собачьи холодно, и тебя некому согреть. Когда любовь — это космический зонд «Вояджер-1», до которого радиосигнал идет 14 часов, и потом еще столько же обратно, и еще неизвестно, правильно ли он тебя понял и не врезался ли мимоходом в блуждающую комету, пока ты ждала ответа. Когда кажется, что ты чужая на этой планете, созданной специально для того, чтобы ты страдала. Когда единственный язык, на котором ты способна говорить, это язык пиктограмм и картинок, потому что любое человеческое слово, как неостановимый осколок метеора, больно бьет твое невесомое тело и норовит разгерметизировать твой скафандр, когда все окружающие тебя существа, активно общающиеся при помощи этих слов, выглядят сумасшедшими берсерками и непригодны для контакта. Когда ты – Стивен Хокинг, падающий в черную дыру, а твой вечер субботы — та самая черная дыра, выдающая себя за видимую вселенную с ее звездными скоплениями Медведково, Мытищ, Арбата, кремлевскими квазарами и расширяющимися межгалактическими пустотами остальной страны, где тебя угораздило родиться.

«Опубликовать твит?» спрашивает Сири. «Какой, блять, — вздрагивает она. — Стой, куда!» Ваш твит опубликован, говорит Сири. Ой дура-а-а-а, твою-то мать, сотрясает телефон, так, так, твиттер, моя страница, удалить, вы точно хотите удалить этот твит? Ну ты загнула, пишет некий Вася1997, че куришь, пишет он, кальян по ходу был хороший, вторит Cowboy88, Наташ, ты че это, спрашивает NastkaMakaka — та же Настька, но в другом измерении, удалить твит, да или нет, спрашивает система, глупая машина, мне бы кнопку «Я не знаю», шутит она, неплохо, отвечает незнакомый какой-то ник, без скобочек, с точкой на конце, на вас подписан Родион Бездонников, сообщает твиттер, у Родиона в ленте одни тексты, а на аватарке черно-белый Родион с красивым узким лицом. «Наташ, сама написала?? Оч красиво!!!!» — по своему обыкновению обильно пунктуационно пишет Светка, вроде подружка, а вроде просто подписчица. У вас пять новых подписчиков — и все они такие зайки, рассуждает она. Удалить запись? Конечно нет, глупая машина. Господи, и правда холодно. Она встает, подходит к окну, проверяет ручки, да нет, все плотно, возвращается на диван, перечитывает запись.

«Межгалактическими» — слитно же, да? «Когда ты – Стивен Хокинг» — надо поправить на длинное тире. И вообще, можно ли «падать в черную дыру»? Вот что мне удалось найти в интернете по запросу «черные дыры гравитация». Спасибо, Сири.

Могу согреть, комментирует запоздалый козел фотку получасовой давности. Спасибо, приветливо отвечает она, — уже согрели. И смайлик, аккуратный, один, как Родион бы написал, наверно. И тире длинное. И вообще, пошел нахуй, я читаю. ‪#‎science‬ ‪#‎is‬ ‪#‎sexy‬ ‪#‎мск‬‪#‎arbat‬ ‪#‎avenue‬

Sunset Blvd.

Она живет в соседнем доме — в такой же панельной девятиэтажке, что и я, где такой же тесный лифт с закопченным зажигалкой потолком и мерцающей лампой, такой же подъезд и застекленные каждая по своему кустарному дизайну лоджии.

Мы познакомились с ней в чате в локальной сети на канале ‪#‎yubik‬, по названию нашего города — Юбилейный. У нее был ник MafiosiPrincess14, я постучался к ней в личку и спросил: почему 14? Надеюсь, ты не та девочка из фильма “Lollipop”, и я могу пригласить тебя на чай, не опасаясь за свои яйца? Хаха, ответила она, хаха нет, мне 20. Мне тоже, сказал я, не дожидаясь встречного вопроса, а пришли фотку? Я еще не видел ее лица, но я уже чувствовал ту близость, которую ощущаешь, когда встречаешь своего человека, который свой в доску, с которым можно матом, к которому не нужно делать подкоп.

А как тут отправить, спросила она. Нажми на мой ник правой кнопкой, начал я. Откуда-то я уже знал, что она мне понравится, и эта милая беспомощность делала ее еще более привлекательной.

Я представил ее сидящей за ноутбуком с длинными накладными ногтями, которые мешают печатать и есть чипсы, с уложенными мягкими волнами волосами, в комнате, заваленной всяким хламом, с расческой, плойкой и мятыми шмотками, брошенными на неубранную постель. На полу — лоток для кошки, на подоконнике — клетка с хомяком, вокруг рассыпан корм и мусор. Она сидит с ногами в большом протертом кресле и ест бутерброд, запивая фантой, одновременно пытаясь понять, как отправить фотографию этому забавному парню.

“Классная фотка”, — набираю я заранее. “Спасибо”, — набирает она. Потом она копирует это слово в буфер и пишет: “Отправила”. Я открываю фото и вижу ее в белой блузке, с яркими губами и немного надменным взглядом на фоне железного забора.

— Классная фотка, — говорю я.

— Спасибо, — отвечает она. — Не хочешь зайти в гости?

— Можно, — говорю.

— Только позвони мне от подъезда, у меня не работает домофон, мой номер —

Она пишет мне свой номер, я пишу свой, мы договариваемся о времени, я выхожу из дома в чистых кроссах, голубых джинсах и белой футболке. Я уже знаю, что останусь у нее, что у нас будет секс, и что утром она будет сидеть напротив меня растрепанная и сонная в клетчатой рубашке и пить чай из своей кружки, а я, типа, из моей —

Я подхожу к ее подъезду, набираю номер и слушаю гудки.

Один гудок.

Два гудка.

Три гудка.

Затем длинный гудок, три коротких гудка и снова длинный — но уже с другим тембром, чужим, нехарактерным для наших телефонных линий. Мягкий, аккуратный, джазовый, расслабленный, аккуратно скомпрессированный и очищенный от лишних обертонов гудок, теплый и ровный, как асфальт Sunset Blvd. под колесами Lincoln Mark VIII. Протяжный, как гудок парома, который плывет из Лонг-Айленда в Коннектикут, на палубе которого Джон Стейнбек беседует с молодым офицером об атомных подлодках с оружием холодной войны на борту, собирая материал для “Путешествий с Чарли в поисках Америки”. Гудки тянутся и тянутся, как бесконечная Route 66, чуть искажаясь местами, но сохраняя чужое, импортное звучание. Наконец кто-то снимает трубку.

— Hello? — говорит приятный женский голос.

— Hello? — механически отзываюсь я, то ли по-английски, то ли по-русски.

— Hello? — снова говорит голос.

— Эй, это я, — говорю. — Я у подъезда стою.

— Hello? — продолжает спрашивать голос.

— Это я! — повторяю я. — Я пришел!

— I’m sorry, you’re breaking up, — отвечает голос. — Who is this?

Я отмечаю мелодичные переливы этого голоса, это грудное контральто с небольшим надломом на стыке слогов, фирменное звучание, которое еще не успел оценить A&R мейджор-лейбла, но которое уже хорошо знают посетители небольшого клуба в Лос-Анджелесе.

— Hello?

Она не слышит меня — она не может меня услышать, потому что я говорю с ней из другого пространства.

Я опускаю руку с трубкой и смотрю на глухую бетонную стену дома, на бабкин плющ, на горшки на перилах, на быстро убегающее перистое облако, слишком быстро, как будто прячущее что-то от меня. Затем набираю номер еще раз.

— Але? — говорит немного грубый, родной голос в трубке. — Это ты? Заходи!

Где-то на кремовом пассажирском сиденье винтажного линкольна, рядом с пачкой Marlboro, спрятавшись под складкой свободного летнего платья, лежит телефон с вызовом от непонятного русского номера. Где-то выше пальм пролетает нашкодивший спутник связи. Где-то за пределами Солнечной системы проворачивается невидимая масса темной материи, медленно и плавно, как огромный телефонный диск, чтобы еще через миллиард лет опять щелкнуть и породить такую же необъяснимую случайность.

Элитная клиника

Мужчина выходит из элитной клиники в историческом особняке в центре Москвы, где он только что сдал очень дорогой анализ, который показал, что его уровень тестостерона превышает норму в 27 раз, на нем кожаная куртка из только что вышедшей коллекции Pretty Green, новые английские ботинки от Nicholas Kirkwood, он поправляет Ray-Ban в золотой оправе и подносит к самокрутке с лучшим кубинским табаком коллекционную Zippo, откидывает с лица прядь густых блондированных по дорогой технологии Ombre Hair Color волос, расправляет плечи, приятно скрипя новой кожей, всегда свежей и гладкой от регулярного ухода натуральной морской губкой, глубоко затягивается, бросая взгляд на свою окрашенную в матовый черный спортивную машину, припаркованную точно у подъезда на единственном по счастливой случайности свободном месте во всем наглухо забитом в два ряда переулке, выпускает дым и лезет в карман облегающих джинсов индивидуального пошива из сырого индийского денима весом 14 унций, чтобы достать еще не поступивший в продажу iPhone 6 Plus и позвонить своей жене-модели с глянцевыми ногами, натуральной большой грудью, голубыми глазами и светлыми волосами, укрепленными редким воском с экстрактами Мертвого моря и снегом марсианской пустыни, которая уже успела соскучиться по нему в таун-хаусе в элитном квартале “Литератор.”, приобретенном на стадии котлована с 200% скидкой благодаря хорошему риелтору, работающему по принципу “Почему бы не помочь красивой паре бесплатно”, выпускает колечко ароматного дыма без капли вредных примесей — наоборот, полезного для сердца и способствующего росту мышечной массы — открывает рот, полный сверкающих белых зубов без единого импланта, собираясь сказать сексуальным баритоном “Доброе утро, дорогая, понравились ли тебе 3999 радужных голландских роз, которые я оставил в прихожей по числу оргазмов, которые ты испытала этой ночью?”, как вдруг сзади его трогает за плечо медсестра, с невинной улыбкой напоминая: “Мужчина, вы бахилы забыли снять!”