В нашем институте есть кофе-автомат. Вернее, он там раньше был, теперь на его месте грязный квадратный след, обрамляющий расплющенные фантики и темные монетки. Уборщица убеждена, что смести этот мусор невозможно, что он прирос к полу навсегда, и в подкрепление своей мысли она во время обхода лишь слегка касается фантиков, аккуратно щекочет метлой монетки, больше всего на свете боясь сдвинуть их с места. Если это произойдет, призрак кофе-автомата исчезнет.

Уборщица поддерживает с ним тайную связь. Придавленные бумажки, недвижные рублики, облепленные пылью, черная рамка, очерчивающая это священное пространство, представляются ей достаточным свидетельством того, что автомат существует, стоит в другом измерении, и по-прежнему булькает горячей водой, ссыпает в пластиковые стаканчики порошок из лоточков.

Общение происходит у них следующим образом. Уборщица, дождавшись конца учебного дня, выгоняет последних ботанов, затерявшихся на задних рядах лекционных залов, идет в угол, где работает недремлющий автомат, становится на одну из сторон грязного квадрата и осторожно подается вперед, как бы соприкасаясь с потусторонним миром. Медленно погружается она в тайное измерение, покуда ее тело не достигнет критического наклона – еще одно движение, и уборщице придется перешагнуть черту, а обратного пути, по ее глубокому убеждению, нет.

На границе миров женщина в служебном халате замирает, словно солдат на плакате строевой подготовки – правда, сходство весьма условное, поскольку солдат демонстрирует каменное спокойствие, а женщина вся дрожит от напряжения, дергает головой, длинные ее пряди то взметываются, то пристают к плечам, болтаясь над неприкосновенными фантиками и монетками.

Под шерстяными чулками развиливаются бугорчатые вены, сама уборщица напоминает некий сосуд, только, опять же, не спокойный стеклянный кувшин, твердо стоящий на столе, но туго вздувшийся бурдюк, готовый в любой момент обмякнуть и расползтись бесформенной жижей. Она лезет в карман халата, как будто ища мелочь, и извлекает оттуда пустоту. Ее пальцы, сжимающие невидимую монетку, находятся внутри квадрата, кисть неровно движется к тому месту, где подразумевается отверстие для приема денег. Опустив монетку, уборщица слегка сгибается, при этом сохраняя общий наклон, – чтобы оставаться в контакте с автоматом, – протягивает руку вниз, совершает несколько суетливых движений, очевидно, в попытке отодвинуть пластмассовую заслонку, за которой готовится ее кофе. Наконец, вытаскивает горячий стакан и выпрямляется; главное – не потерять равновесие.

Возвратившись в свою каморку, она смакует астральный напиток, размышляя о том, стоит ли ей сегодня возвращаться домой, для чего придется пережить трамвайную давку, вытепреть взгляды мужчин, едущих на метро с одного конца города на другой, протрястись в полупустой маршрутке и, зажав нос, войти в лифт – и все ради того, чтобы на исходе вечера, когда все студенты заказывают второй бокал домашнего вина в кабачке возле консерватории, плюхнуться на жесткий диван посреди бедно обставленной комнаты и заснуть до следующего туманного вечера с теми же действующими лицами – или же лучше разом порвать последние связи с трехмерным миром, ступив в отдаленные районы вселенной через портал кофе-автомата, откуда нет возврата и нет возможности подать иной сигнал, кроме горячего кофе в пластиковом стаканчике. И, надо сказать, второй вариант привлекает ее намного больше.