Выпускной вечер. Когда синяя педаль уходит в искренне-розовые небеса, и жалкий панцирь трескается под загвазданной шиной— Нет, это еще не выпускной вечер. Это подготовка к выпускному вечеру. Это я катаюсь на велосипеде вдоль водоканала и заезжаю на все основные высоты. Смотрю, кто чем занимается. 

Лес шумит, в лесу алкоголики, шумная компания, в руке стаканчик, на губе мох, глубокий вдох, и вот уже хлещет сорокаградусная Ниагара, ревет водочный водопад, срывает рыбные ошметки со скалистых резцов, топит дырявые саркофаги пломб. 

Против тысячи ветров вращаю могучую шею. Перед взглядом пробегают, сливаясь в сплошную полосу, мириады жучков и пупырышек на листьях. Хрустят ветки, клокочет горло, ветр гуляет над широкой поляной, синий дом навис над редковолосым мусорным лесом, в синей тени рыщет одинокий пьяница, рыщет неведомо чего – может, ключи от машины потерял, может, десять лет назад потерял, и все с тех пор ищет. Черт его знает. Мне пора собираться на выпускной. Рулю домой. 

Дома мама: 

– Значит, так. 

Я такой: 

– Все ясно. 

И с разбегу хрясть, хрясть, хрясть об дверь, шмыг в подъезд, и на улицу – бегу! Мама в окне, на маме шторы. 

В школе уже вовсю варится каша, вовсю прощается народ с тем, что больше не повторится. Вовсю кашеварит диск-жокей, пьяный с ног до головы, потный вдоль и поперек перед ним зал. Шумит зал, внутри плещется все, что прошло в разных формах внутрь. Гудит, говорю, зал, внутри пожимают плечами девушкины обожатели, и сами девушки пожимают плечами, а кому-то пожимают руку в прошлом недоброжелатели, а другие смотрят и пожимают плечом на пожатую руку, а третьи по-щенячьи щурятся на дискотечный шар, положив жаркую щеку на горячее плечо, и еще происходит масса телодвижений. 

Шумит, ревет и плещется неразрывный зал, обминает школу ночь снаружи, хлещет сырогадостная погода глубоко в лесу, неразрывным пузырем растет гадохлясть посреди леса, рыщет неумолимый алкаш свое заржавевшее счастье, катится тонким шаром по лесу, щупает лесной подол светящимися ложноножками, чует дискотечную стеклянностеклянную вибровибрацию.

Вот юноши из светящихся этажей вываливают на винтажно-винно-унитазную площадь ночного Ща, и чапают все вместе глубоконочным Ча, и шелестят бесстыжие девицы шелковым Ша, тонкие деревья утопают в Пи.

Посреди жилистой поляны торчит ржавый ключ, крепко засел в земле, торчит бороздкой кверху, ждет своего хозяина. И вот появляется хозяин, гигантский шар, широченный Ра, переливающийся всеми цветами Це, бесшумный Солн, благодушный алкаш. 

И когда все уже начинают расходиться по домам, когда кто-то, скользя, съезжает со скамейки, а кто-то другой ему по-дружески пружинит, когда мокрый лист отклеивается от горячего плеча, а пожеванная щека устает выталкивать табачный дым, далеко, за черными контурами чужих и своих домов, вспыхивает звезда, выпрыгивает очищенное от оболочек солнце, осторожно освещая слегка зареванную площадь со сбитыми звонкими и сдувшимися шипящими по углам. По мокрой брусчатке четко шагает умытый менеджер.