Проспект Мира, неостановимо размытый,
Катится по неподвижно-лепной Москве
Его окно пропадает из вида,
Смешавшись с другими в финальном мазке

Он говорит, стоя силуэтом в кухне:
«Нет, ну а чего я вообще хочу?»
Через двойное стекло с мертвой мухой
Сочится прекраснейшее из человеческих чувств

Широко закрытые окна сталинок
Мигая одним и тем же Макконахи
Умиротворенно смотрят в рябящую даль
Где вылупляются новые районы Подмосковья

Плоская Яуза скрещивается с эстакадой
С высоты выглядящей картонной и шаткой
Там, где была диктатура пролетариата,
Выросла гигантская палеозойская мшанка

Монументальное многоэтажное многоклеточное
Поглощающее шум и наполняющееся светом
Она спрашивает: «Выходите на следующей?»
Трамвай задевают голые ветки

По масляно-желтому внутри салону
Движется фигура, выгнутая дугой
Кроме пары заинтересованных низколобых
В этой коробке больше никого

Она говорит себе: «Ведь вроде же все неплохо»
Колеса лязгают, желтый тускнеет
Может быть, просто, такая эпоха,
В которой никто не подходит мне?

У самого подножия своей колонии
Она задирает голову и смотрит в космос
Не в тот, где дружили «Союз» и «Аполлон»
А тот, который как шерсть с вискозой

Которой то ли 80, то ли 20,
Которая невидима и бесконечна
Которой в итоге придется отдаться
Если не выйдет ни с кем из здешних

В высокой и плотной, скрытой от глаз туче
Вдали от картонных домов и машин
Небо пытается, искрометно тужась
Получить хотя бы одну снежинку

Проспект Мира, неослабевающе нежный
Докатывается до обрыва остывающей Москвы
У декабря не получается быть снежным
«Я, — говорит он, — уже привык»