В 1991-м году Советский Союз блевал кровью, но никто особенно ему не сочувствовал. Группа Pantera добивала его двойным карданом, а Ларс Ульрих стоя мочил его железными палочками. На Тушинском аэродроме в Москве проходил фестиваль Monsters of Rock, куда приехали культовые бэнды на хардроковых трейлерах и фельтикультяпистые стройбаты на военных грузовиках с табличкой “ЛЮДИ”.

Туда устремились неформалы с заклепанными плечами и разбитыми лицами – прямо с драки у стен путяги, прямо с тренировки в потном спортклубе, прямо с сейшена в актовом зале они бросились в метро и набились в поезда, следовавшие с увеличенными интервалами, один за другим, на гигантской скорости в сторону станции “Планерная”, конечной, кромешной, кафельной, фекальной, факельной.

На выходе из поезда их снимали американские операторы, которых с опасливой нелюбовью заслоняли усиленные отряды милиции, делавшие профессиональные жесты руками: “Пошел, пошел!”. Неформалы, завидев камеры, начинали разрывать рты, трясти хайром и складывать пальцы в неумелые факи. Кто не умел совсем – показывал фигу. Рок, ожидавший их на поле, все прощал и понимал.

Я научился уверенно показывать фак только в 94-м, когда пошел в третий класс. До этого у меня постоянно выскакивал то безымянный, то указательный палец. Я упорно запихивал их обратно и снова, встав перед зеркалом, выгибал вперед правильный, средний. Только после длительных упражнений, достигнув нужной растяжки, я решился показать фак своим друзьям. Это был праздник. Мы купили в школьной столовой пепси-колы на все талоны и целый день пили, не просыхая, факуя направо и налево.

В 91-м же мне было всего семь, альбомов “Металлики” у меня было – ноль, жизней в “Принце” – три, из матного я знал только “жопу”, а про секс думал, что совокупляются грудями. Дворовому мальчику Олегу, со смехом сказавшему мне, что на самом деле письками, я набил рожу, после чего порвал с ним навсегда.

В тот момент, когда на тушинскую сцену вышла “Металлика”, когда Хэтфилд развернул свою гитару грифом в толпу и начал прицельно снимать солдат, когда Ульрих, уже по пояс загвазданный кровью, размахнулся над свистящей и булькающей красной звездой, переломленной по четырем из пяти мутантных позвоночников, когда Хаммет апокалиптично посмотрел на вертолет КГБ, зависший над пятимиллионнокарманной расстегнутой толпой, когда Ньюстед положил клыки на микрофон, и когда вокалист “Пантеры” за кулисами повернул большие пальцы вот так, вот в эту самую секунду я увидел на горизонте красное зарево, широкое, спокойно горящее красное палево, жестоко палящее ртутное заливо, меня обдало его жаревом, мне хлестнуло по щеке мокрой прядью. В шею меня словно долбанул острый кол, в горле заклокотало. “Sad but true!!!” – зарычал я, вытягивая вперед маленький розовый фак, и тут же закашлялся. Отец с матерью, стоявшие рядом, с улыбкой переглянулись и по очереди погладили меня по голове. Мне стало весело.