Сегодня ехал в электричке и переслушивал последний альбом Маккартни “NEW”. Было раннее субботнее утро, туман над рельсами, небольшие группки алкашей и гопников, бродящие по платформам и вдоль заборов, почти пустой вагон и за окном микрорайоны Москвы, медленно входящей в предзимний анабиоз.

Я слушал трек “Queenie Eye” и вспоминал клип на него, в котором Джонни Депп так же как я просто сидит с айподом и наушниками в ушах, потом появляется Макка, потом еще кто-то, потом Кейт Мосс пляшет на столе, а Мэрил Стрип отрицательно качает головой в ответ на ее приглашение присоединиться. Я вспомнил, что Джонни Депп дебютировал на большом экране в первой части «Кошмара на улице вязов», которая вышла в 1984 году и которую я в 90-х посмотрел с родителями и сестрой в очень плохом кинотеатре в нашем военном городке, после чего не мог спать без света несколько месяцев.

Наш городок был населен в основном семьями молодых офицеров-ракетчиков, которые в случае третьей мировой войны должны были выпустить ядерные ракеты по Америке. Большей частью это были интеллигентные, подтянутые, красивые мужчины, которые утром в фуражках и кителях или шинелях — в зависимости от времени года — уходили на службу за забор секретного НИИ по узенькой дорожке, пролегающей через просторный двор, поросший одуванчиками, покрытый сухой травой или ровным слоем снега с лыжными дорожками. Вечером они возвращались домой — если не нужно было оставаться в ночном патруле — и дома их ждал вкусный суп на курином бульоне с фрикадельками, сваренный заботливой женой, томик Ф. Скотта Фитцджеральда, самиздаты Аксенова и Наймана, бобины или, — если тебе повезло и кто-то из твоих близких работал в советской дипмиссии, — то новейший хайфайный магнитофон Panasonic с двумя деками, радио и возможностью переписывания с кассеты на кассету.

Моему папе повезло, и у нас был именно такой панасоник. Он стоял на столе у стены и аккумулировал на себе все внимание. Я лежал в кроватке, мне было два, я не умел говорить, но я слушал музыку, и это были The Beatles. Они заполняли все пространство маленькой комнаты, делали ее светлой, теплой, защищенной от холодного внешнего мира, которому оставалось только тихонько поскуливать и замораживать стекло балконной двери. Где-то там, в этом внешнем мире мама с папой были на почте, отправляли заявку на участие в национальной лотерее США по розыгрышу грин-карт. Те дети, чьи родители выигрывали в этой лотерее, уезжали в Америку, навсегда оставляя Россию с ее морозными узорами в своих смутных младенческих воспоминаниях и попадали туда, где новые панасоники были в каждом доме, Голливуд — в соседнем квартале, а сериал «Друзья» — в оригинале по телевизору.

А те, кто не выигрывал, шли в садики в военных городках, вдыхали запах парного молока темным зимним утром, ели овсяную кашу, играли во вкладыши Turbo и Love is, в фишки, в радугу и лизуны, пародировали Ельцина, шутили над Пугачевой, шли в школу, обливались шипучей колой из первой в жизни банки, купленной за 4 талона, смотрели на видике у соседа «Капитана Пауэра», смотрели на черный белый дом, на танки, на триколоры, на цветные костюмы и золотые цепи, на блестящий пиджак Валдиса Пельша, на пустые полки, на опустевшую дорожку через двор, через снег, через собачьи какашки и весеннюю хлябь.

Сидя в пустой квартире и с еще не расклеенными после зимы окнами, изнывая от безделья на каникулах, пока мама с папой были где-то во внешнем мире на заработках, я подходил к своему приятелю панасонику, такому же 8-летнему как я, по-прежнему стоявшему на самом видном месте, и ставил белую кассету, которая называлась “The Beatles — Greatest Hits”. Выводил громкость на максимум, открывал окна и высовывался во двор, чтобы посмотреть на реакцию людей — поднимают ли они головы и оценивают ли мой вкус? Наша квартира была на седьмом этаже, поэтому внизу почти ничего не было слышно, но мне казалось, что некоторые прохожие замедляли шаг, как бы прислушиваясь, и одобрительно кивали. В основном это были взрослые. Девчонки равнодушно проходили, не останавливаясь — они слушали «Руки вверх» и «Демо», — парни шли, ссутулясь, мимо — им был интересен рэп, металл или «Кино», — бабульки просто не слышали, а люди среднего возраста удивленно замирали, поднимали голову и искали глазами окна квартиры, из которой доносилось «Щщщ! Ту-ду-ду-ду… (Бас.) Та-да-да-да-да-да-да-да-да… (Ринго по томам.) Щщщ! (Леннон поет.) He wear no shoeshine, he got toe-jam football, he got…» Я не знал, что значат эти слова, потому что не знал английского, но меня так цепляла их фонетика, мне так хотелось поделиться своим восторгом с остальными, что я не мог придумать ничего лучше, чем втихаря взять у мамы из шкафчика мел, которым она писала на доске в институте, и воспроизвести то, что я слышал, русскими буквами на стене подъезда.

Я напевал эти песни в школе, на тренировках в сыром подвальном клубе восточных единоборств, ковыляя за парту с двойкой в журнале и ныряя в пахнущий хлоркой холодный бассейн на физкультуре, и когда вдруг на уроке МХК наша прогрессивно мыслящая учительница музыки, у которой постоянно было немного трагическое выражение лица, вызванное характерным изгибом нарисованных бровей, объявила, что сегодня мы будем изучать творчество The Beatles, мне захотелось вскочить и закричать: «Да я его уже знаю! Я сам его изучил!» Она поставила нам Because с пластинки, предварительно объяснив, что Пол Маккартни и Джон Леннон в своем творчестве удивительным образом соединили джаз и цыганские напевы, и именно благодаря этому стали популярны. Я украдкой смотрел на одноклассников, на их лица, которые были обращены к окну, где был конец весны, конец века, конец тысячелетия, конец школы и начало двухтысячных, института, попоек, сигарет, ню-метала, эмокора, софткора, построка, шугейза, сэдкора, топмэна, старбакса, айфонов, макбуков, маршей несогласных, выборов, протестов, снега, весенней хляби, одуванчиков, сухой травы, заасфальтированной тропинки, заросшего густым кустарником забора секретного НИИ…

Электричка подъезжала к Москве. В вагоне по-прежнему почти никого не было, кроме пары ранних пассажиров. Две женщины впереди меня о чем-то перешептывались. Обычно так говорят воспитанные люди, которые стараются не беспокоить окружающих своей болтовней, отметил я про себя. Возможно, они тоже когда-то были заботливыми женами офицеров в городке романтичных ракетчиков. Возможно, у них тоже когда-то был постер Элвиса и сорокапятки на рентгеновских снимках. Возможно, они тоже проиграли в лотерею и остались здесь, хотя им мечталось помахать рукой своей отмороженной стране с борта трансатлантического лайнера.

Возможно, когда-то они катались на точно таких же электричках — я окинул взглядом вагон — да, они были точно такие же, только надписи в тамбурах были сделаны краской по грубому трафарету. За окном у них тянулся точно такой же как у меня, только черно-белый и зернистый пейзаж, в котором не было некоторых домов, в руках у людей не было телефонов, в ушах не было наушников, в метро не было автоматов, они опускали жетоны в турникеты и спешили купаться в бассейн «Москва», а зимой они ехали на флэт к кому-нибудь, у кого был проигрыватель, и кто знал, что два пальца — это значит “peace”, а четыре — это альбом Led Zeppelin. Кому-то из их тусовки делали замечание на улице за длинные волосы, кому-то цокали бабки в автобусе за короткую юбку и черные колготки, а кто-то был мажором и носил настоящие, не ушитые джинсы, и все они слушали битлов. И битлы говорили им: “We can work it out!” Да все нормально будет, говорили они. Все это херня — эта ваша холодная война, эти ракеты, этот совок, эти тараканы в столовой. Это все лажа, забейте на это. Все будет зашибись, никакие ядерные бомбы никуда не полетят. Главное — это красивые девчонки.

Я вышел на Ярославском вокзале, не торопясь пошел к метро, чтобы дослушать трек.

“She came from Chichester to study history… She had removed her clothes for the likes of me” — пел Пол. Да нормально все, подумал я, никто не хочет ни с кем воевать. Никому не нужна никакая война, никому не нужен никакой железный занавес и отключение интернета, главное — это красивые девчонки.

У турникетов я столкнулся с крупным мужчиной, на котором под курткой из кожзама красовалась футболка с Путиным в черных очках и надписью «Своих не бросаем». Он двигался важно и не спеша, широко расправив плечи, словно боясь разочаровать человека на футболке. Встав на эскалатор, я достал телефон из кармана джинсов, чтобы проверить почту. Не было новых сообщений, кроме ежемесячной рассылки “U. S. Green Card Lottery”. Я пометил ее звездочкой, чтобы прочитать позже.