84 — родной, похожий, как брат-близнец, блестящий, переливающийся, имеющий какое-то неуловимое общее качество с буханкой черного хлеба, которую тебе протягивают, теплую, завернутую в маслянистую бумагу, теплые руки рябой тети-хлебопекарши из теплого окна хлебопекарни возле залитого ослепительным солнцем пыльного железнодорожного переезда на раскаленном двухполосном шоссе где-то у подножия Парнаса. Ровный и гладкий, как лед, по которому скользишь, на мгновение выходя из утренней полудремы перед первым уроком, из разбавленной прозрачностью мглы, где бродят пушистые огни фонарей и прищуренные фары машин, полностью перенявших личность своих водителей. Родной и розовый, как румянец на щеках твоей возлюбленной, которую видишь в раздевалке, которую жаждешь и боишься встретить по дороге в школу, которой волосы черны и будущее параллельно, но любви это до лампочки, она вколачивает тебе между ребер железнодорожный гвоздь, прикрепляя цепочку ассоциаций одним концом к твоему впалому животу, а другим к ее нежному, расплывчатому и безответному окошку, и черный орел клюет твою, Прометей84, кровоточащую печень.

85 — всего на один год младше, но выглядит, как какое-то ребячество. Пятачок, расплющенный о стекло, куклы, измазанная в краске пятерня, упакованный в целлофан и перевязанный бантиком гигантский пупс, ожидающий своего часа, чтобы быть извлеченным из маминого тайника и внесенным в комнату под восторженные визги новорожденного и завистливые вздохи приглашенных. Чем-то похож на 84, но как будто с приделанной к нему бесполезной пластмассовой крышкой, или, если использовать еще не существующую аналогию, как будто с наклеенной на экран защитной пленкой, которую оставляешь, словно не чувствуя себя готовым увидеть подаренный тебе айфон во всей его красоте.

86 — плюшевый, мягкий, добрый, улыбчивый, круглолицый, зовут Миша, картавит, промахивается по мячу, смешно падает, переваливается с ноги на ногу, говорит, привет, я Миша, давай дружить, ты какого года? Я — 86-го! А ты? А ты, блестящий, переливающийся, сверкающий правильными гранями твоего элегантного совершенства, ты такой: «Я — 84-го».

87 — чем-то похожий на 85 — неясно, чем именно — своей ли нечетностью, своим ли ощущением избыточности, словно к обтекаемому и мягкому 86 зачем-то приделали крылья и хвост, словно стараясь сделать его более современным, более стильным, но вместо этого получилась какая-то несуразица. Волосы черные, тонкая шея, густая щетина, глубокий кадык, кривизна губ предвосхищает гнусавый голос и безупречный ответ на пятерку с плюсом, пиджак сидит, как на манекене, очки круглые, зовут Саша, нет смысла уточнять, что отличник.

88 — дважды Саша, дважды отличник, двубортный пиджак, удвоенные диоптрии, дважды выдающийся кадык и вдвойне безупречное владение материалом. Шутка — на самом деле, зовут Юля, очки круглы, голос гнусав, родинка точна, губа тонка, луч света из лабораторного окна касается выреза ее халата и на мгновение выделяет ее грудь, она улыбается, словно зная, что зародившееся желание слишком слабо, чтобы стать чем-то еще, но ей приятно знать, что это произошло, и тебе немного стыдно, ты улыбаешься в ответ, пылинки в солнечном луче между вами приходят в движение, ее уносит Москва-как-река.

89 — крутизна и мышцы, покатые плечи, рельеф и сухая масса, рубашка поло, хром блестит, стрижка ежик, руки свободны, зовут Леша или Денис, принимает решения быстро, смотрит по ситуации, набирает Сергея, договаривается с партнерами, отпускает педаль, плывет по пылающему слабыми размытыми, но узнаваемыми огнями окошек фешенебельного квартала, не спешит, не торопит, не пишет лишнего. Пишет: «Зай, я еду», как хочешь, так и читай.

90 — спортивные штаны, тонкая талия, зовут Женя, размытое фото, цвет платья — желтый, цвет желания — розовый, телефон начинается на «3» и содержит «4», губы содержат улыбку, непоцелуй, неответ, незагадку, неоткровение, держит руку Прометея и говорит, передавая по цепочке свои нежнейшие вибрации, что, может быть, это и хорошо, что так вышло, читает в глазах голубое согласие, выходит замуж, рожает дочь, не уменьшается, не увеличивается, циклически восходит, как Солнце, и обращает палящие лучи — неспециально, но потому что так получилось — к корчащемуся на скале недержателю любовей, похитителю огня.

91 — похожа на тебя: говорит, по-московски немного растягивая слова, улыбается, растягивая губы и долго не показывая зубов, словно превращая бесстыже и еще задолго до вашей близости каждую новую улыбку в неумолимо приближающийся поцелуй. Зовут Лина, одеяла Луны нежной форме верна, взяла тебя за полу-руку, полу-камень, взяла и потянула к себе под одеяло, таща вниз с жестокой скалы, растягивая цепь, что держит за кишки, говоря, да ничего, да мне можно, да я богиня любви, зай, да я не как она, да я хочу, да я твоя, да тебе же нравится, а ты такой, да, а она такая, ну я же говорю, и ты такой, цепями грохоча, зай, я должен тебе сказать, и она такая, алло, и ты такой, ты меня слышишь, и молния такая, тыжь, и шпиль Университета такой, сплэш, и цепь такая, джинг, и кишки такие, стреч, и Москва такая, скуиз, и голос такой, год рождения, и ты такой, да не важно.