urban

Use Other Door

сложно сказать, с чего начинается это чувство
но, когда оно приходит, ты точно знаешь, что это оно
у него есть разные предвестники — например, поросшая травой плитка на дне бассейна,
или пустая скамейка на замерзшей аллее Рождественского бульвара
но нельзя сказать наверняка

ты начинаешь подбирать ключ к еще не до конца сформировавшейся замочной скважине
это твоя тетрадка по физике из шестого класса?
это имя учительницы химии, которую ты мысленно трахал среди колбочек и порошков?
нет
это твоя осанка на уроке литературы, когда ты знаешь, что тебя будут хвалить?
нет
это мартовский снежок, летящий в виду застекленных балконов?
попробуйте снова
это нежность первого надкушенного пирожного «картошка» из чуть было не закрывшегося перед твоим носом военторга?
вы превысили число попыток,
попробуйте снова через час
щит!

когда твоя страна уходит из-под ног,
ощущаешь легкое недомогание
особенно когда страна
это такой маленький куб пустоты, где малоизученные силы и течения
собрали в одном месте абсолютно случайные предметы, как-то:
змейка радужная
лизун
вкладыши от жвачки «Турбо»
прочее
и из всего этого магическим образом вдруг выстроились нелепые, чрезвычайно неуклюжие и почти бредовые, как
я не знаю
брови из спичечных головок
но тем не менее узнаваемые очертания таких фундаментальных понятий как
любовь
добро
равенство
щедрость
мама
папа
я учился патриотизму протягивая талон сисястой тете в столовой
и говоря полным недавно освоенных ротических «р» ртом
ОДИН СНИКЕРС ПОЖАЛУЙСТА
это было все чего я хотел
и это был момент истины
как выхваченный лучом закатного техасского солнца вихор на голове мальчишки ловящего
первый в своей жизни бейсбольный питч
это была она
родина
почва
идентичность

и теперь когда ты сбежавшая лабораторная крыса
выросшая и умудрившаяся выжить в условиях невесомости
перемещаешься с одного побережья Атлантики на другое
от рябящих в глазах одинаковых пятиэтажек с дизайнерским застеклением
к рябящим в глазах проджектам угловым магазинам истошно вопящим темненьким новорожденным

вот тут неожиданно начинают действовать ваще совсем неизученные силы
тут только и начинает давать реальные данные
твой затянувшийся космический эксперимент
в центре которого ты извивающийся от боли
на острие своего горящего теплой декабрьской ночью браузера
с тысячью открытых вкладок
в каждой из которых opportunity
и в каждой сотой шанс
но достоверно неизвестно в какой
и для того чтобы понять надо прокликать все

я знаю это тяжело
как бы обращается к тебе
тот кто все это начал
неимоверными усилиями складываясь в подобие бога
из скупых атеистических винтиков скоб и пластин
собранных по сусекам твоего подсознания
змеек фишек вкладышей чего еще

вот он висит перед тобой
над как будто покосившимся пейзажем в духе Босха
всеми этими крышами окнами шишками
дышит
всеми этими открытыми звездам и пыли альвеолами
впитывает
склоняется
насколько это возможно учитывая чудовищно сложные искажения времени и пространства
трансляции предметов между системами с разным количеством измерений
почти касается тебя
создавая ситуацию максимально приближенную к той секунде когда ты лежал в кроватке и смотрел на размытые силуэты еще не создавшегося города твоего рождения
плавающие за двойным стеклом
вбирает в себя все твое небольшое прошлое и, вложив всю свою силу в одно движение,
бросает тебе подсказку
которая вспыхивает и тут же гаснет
блеклой нотификацией в углу глаза
у самой границы периферийного зрения
где теплится груда рождественских огней

я знаю тошно
как бы мотивирует он
но ты сможешь
ты сможешь
и в следующий момент распадается на даже не частицы —

на невероятные значения
волновой функции
не выигрышные билеты
не выпавшие шансы
пустые бутылки
крышки
зашторенные окошки

и когда шум улицы снова наполняет твои уши
руки карманы куртки
влага припухшие от сосредоточенного нетворкинга глаза
ты делаешь остановку в непривычном месте прогулки
читаешь
use other door

Долина

Я смотрю на бесконечную гладкую долину
Обозначенную слабыми движущимися точками
Из-за наложений трамваев и пересечений пальм
Время от времени возникают миражи панельной жилплощади
От чужого воздуха сохнет в глотке
Собираешься заговорить, и непонятно, чем
Будущее, которое висело светлячком в углу
И маячило неясной полоской на границах сна
Тут выглядит осязаемым и пугающе большим
Вечнозеленые гарнизонные ели, обогащаясь синим
Погружаются в пучины несовместимого vocabulary
Где продолжают колебаться и слабо люминесцировать
Как древние водоросли на заре твоего личного докембрия
Облака обнаруживают золотистую черствость
Нежную изюминку в туше белой булки
Несущую все твои уцелевшие чувства
Из одного жестокого мира в другой
Каждый час они тут заходят на посадку
Поэтому жилье несколько дешевле как вы могли заметить
Туча сцеживает утренние осадки
В салоне звучат вязкие аплодисменты
Все возникает из пустого пространства
Конденсируется каплей наблюдателя на стекле
Восходит палевым слайтли дифферент солнцем
Над нечетким горизонтом, только что склеенным
Из сизого низа и оранжевого верха
Тонких штопок пришвартованных сухогрузов
Случайного человеческого фейерверка
И безграничной квантовомеханической грусти
Я смотрю на переливчатую как будто полиэтиленовую поверхность залива
С неподвижной рябью и слоями вымершей биоты невидными отсюда
Касаясь подбородком мокрого турника
Вдыхаю внизу выдыхаю вверху
Как учил горластый тренер Нугзар Дангирович
Зимой девяносто седьмого на секции восточных единоборств «Орленок»
В отвоеванном у крыс подвале дома номер десять
Даже не верится что тогда это был тоже я
Летящий со всхлипом через бедро на пыльные маты
Описывающий дугу под лампой дневного света богатой мухами и штукатуринками
Наматывающий быстрые витки вокруг ровно горящей средней муниципальной звезды
Цепляющийся взглядом за виды из разных окон поездов и маршруток в попытке задержаться
Не буквально в дверях перед отъездом в аэропорт
А фигурально в смысле в потоке времени
Издалека больше похожем на студень
Как эти сухогрузы на горизонте
Как эта долина
Как этот океан
Которому совершенно полиэтиленово
Кто там на него смотрит заканчивая последний на сегодня подход
Считая до одного до пяти на английском, а дальше спохватываясь на родном
В шерстяной шапочке трениках и кедах против всей асфальтовой планеты
Я догоняю свое слегка убежавшее вперед изображение
Как это иногда случается при плохом интернете
И складываюсь с ним в один синхронизированный выдох
Солнце проплавляет себе путь в сгущенной облачности
По мере того как меня несет вокруг него вниз головой вместе со всеми международными лентами новостей
На поверхности бухты появляется различимая рябь
Кто-то выходит на балкон дома в проектах
Сухогруз сильно гудит что впрочем никак не отразится на картинке
Открытка для друзей
Перехожу на бег
Движусь вниз по пустынной улице

Что лучше?

Что лучше — бирюлевская ночь или сан-францисское новолуние? Перловки комок или арахисового масла черпок? Завтрак бодибилдера на кухне в свете дворовых фонарей, несущих на себе тяжелое зимнее утро, или несладкий кофе в сувенирной чашке, помешиваемый тонкой ложкой, стоя на тонкой ножке, качаясь вместе с дюжиной окружающих твой непростой нейборхуд пальм? Звук прогреваемых моторов или писк экологичного мусоровоза? Фарси или испанский? Трамвай до метро, в котором ты читаешь Достоевского в просветах между локтем Java-тимлида и головой ведущего менеджера по продажам, или мьюни, где ты отмечаешь тонкий языковой стеб Ивлина Во, стараясь в то же время не уделять слишком много внимания городскому сумасшедшему, мечущемуся по вагону, и эффективно игнорируя оглушительный плач мексиканских детей при помощи беруш, а вонь только что вошедшего бомжа — с помощью банального зажимания носа? Цокание каблуков по мрамору станции метро «Библиотека им. Ленина» или лязг изношенных тормозов, натужно останавливающих автобус под сумасшедшим углом — иногда кажется, что все 70 градусов? Светящаяся вывеска «Продукты 24», на которой растет до самого апреля кособокая шапка снега, или выведенные прямо на стене дома шаткие, но аппетитные буквы «1/4 Lb. Burgers» и рядом с ними изображение улыбающегося бургера, выцветшее на калифорнийском солнце с 1989 года? Ожидание под фикусом в паспортном столе или гул машин в прачечной, смешанный с гулом акцентов из разных регистров и разных частей света, смешанных в одно всеобщее галактическое наречие? Ночная очередь в супермаркете, где у всех одна шоколадка или пакетик чипсов, и все выглядят немного безумно счастливыми, или песчаная тропинка к океану, на которой тебе в шесть утра встречается один человек с собакой? Сто пятьдесят вариаций новогодней елки в энергосберегающем окне кухни в виду градирен ТЭЦ-16 или остывающие угли в двадцати двух одинаковых барбекюшницах, уходящих вверх по холму? Запах придорожного павильона «Цветы» на последних километрах Ярославки перед МКАДом или улыбка темнокожей Мадонны в баптистской церкви на берегу залива, где еще сохранился знак «Evacuation Route»? Факел Капотни или силуэты грузовых кораблей? Очередь на почте или очередь на почте? «Как дела» каждые полчаса или двенадцать скобочек подряд? Фридомкарс точка ру или помогаемнашим дот ком? Снег или туман? Шансон или рэп? Да или нет?

Моя мама говорила мне, что, если приехать в чужую страну в сравнительно молодом возрасте и погрузиться в ее культуру с головой, можно довольно быстро стать билингвальным, — но мама не сказала мне, можно ли таким же способом стать бисердечным. Я стою, замерев, черной тростинкой с треплющейся полой моей распахнутой рубашечки, ровно посередине между розовой водой и розово-сиреневым небом, отличающимся от воды только отсутствием кораблей и четкостью молодой луны, стою, застывший вполоборота к дому, зависший в верхней точке моей баллистической траектории, в остановившемся моменте без четко определенной длительности, когда исчезает гравитация, и внезапно взвеваются отросшие за лето волосы, и с ними сонм вопросов, фоток, комментариев латиницей и смешанных эмоджиков. Где-то на расстоянии вытянутого мизинца как будто бы начинает зарождаться прозрачный, похожий скорее на артефакт джейпега, чем на real thing, самый важный ответ на вконец измучивший тебя самый важный вопрос, и, когда ты наконец находишь удачную позицию, чтобы его детально разглядеть, наводишь, типа, резкость и практически ловишь, как бы, perfect shot — в это самое мгновение твоя ракета приходит в движение, в наушниках раздается бодрый голос откуда-то издалека: «Как слышите, “Независимость”? Приготовьтесь к орбитальному маневру!», а затем твой собственный голос, странно уверенный и громкий — как у иностранцев в московском метро, успеваешь ты подумать, — так же бодро отвечает: «Вас понял, Хьюстон, принимаю управление. Запуск двигателей по моей команде: 10… 9…»—

Сделка

Я представляю себе, как буро-серый деревенский столб
с буро-черной опорой на грязно-буром шоссе,
по которому несутся, вздымая волны грязи,
стада окончательно черных машин,
оверлеится на кольца Сатурна,
вечно работающие и бесшумные,
профильтрованные через искусственную атмосферу
ранних 2400-х,
такую тонкую синюю пленочку над скучным пейзажем типового микрорайона,
где ты вырос, получил паспорт, купил права, набил тату, что еще—
Они растянуты через весь небосвод
в общем-то небольшого холодного спутника
в прошлом военной базы Энцеладус ну пусть шестьдесят шесть
а ныне популярного направления для молодых семей
с развитой инфраструктурой и выгодным расположением
близость к Марсу судите сами всего один световой час
шаттл от метро
есть школа садик спортивные клубы
вот качалка кивает он
Зай смотри какой сегодня красивый Сэйтурн
как он сатурирует наш и без того счастливый день
в этом прекрасном безоблачном будущем
я не могу
извините, вы не могли бы нас сфоткать,
обращается она к висящему в воздухе риелтору
вот тут только чтобы без столба
Он смотрит на нее спокойными глазами среднего искусственного интеллекта,
параллельно заключая сделку в недалеком будущем в другой экосистеме
с совершенно другими базовыми аминокислотами
Разумеется давайте телефон
Из открытой форточки вырывается клякса недоеденного супа
незастегнутый ребенок вырывается из курящегося подъезда в сугроб
Маша стой шарф кричит чуть приплюснутая гравитацией мать
Нелегальные иммигранты с неподдельной радостью играют в античные снежки
От контрастно черной водосточной трубы отрывается капля буро-грязной жидкости
На время своего полета включившая в себя весь окружающий мир
Замороженный на ближайшие 14 месяцев
Апрель заходится кашлем нервный юноша в однушке на седьмом этаже
С крыш капель
Обводит взглядом потрепанный постер Земли на стене
Ставит случайную точку на карте
Клянусь однажды я прилечу туда

Карты

Яндекс.Карты намного живее карт Гугл — когда ты серфишь по московским панорамам в приступе тоски по неопределенной родине, которая то ли в кирпичной кладке, то ли в рисунке обоев, то видишь не только многоэтажные молчаливые пейзажи и запруженные дороги, но также и не размытые, не замазанные, без всякой там прайвеси сосредоточенно-угрюмые, тонкие, ранимые и слегка завистливые — как будто знающие, что ты будешь на них смотреть из своих мягких субтропиков — открытые лица соотечественников. Они идут из магазина, в универ, из кино, в метро, на тренировку, на мастер-класс, со свидания, едут к друзьям на другой конец города, толстеют и сушатся, стареют и прихорашиваются, проходят разные стадии своего биполярного расстройства по мере того, как ты жмешь кнопочки «Вперед» и «Назад» в своей виртуальной кабине машины времени.

В окнах знакомого до боли Ленинского проспекта то тут, то там появляются траспаранты «ПРОДАЮ», меняются занавески, обновляются рамы, возникают новые силуэты и новые фикусы на подоконниках. Она всплескивает руками и кричит: «Уии, своя квартирка!» Он сдержанно улыбается из дальнего угла, которого тебе, конечно, уже не видно. Риелтор и бывший хозяин у вешалки в прихожей жмут руки, подмахивают последние бумажки, передают ключи, он делится ненужными сведениями о ящичке, который не закрывается, и лифте, в котором надо нажать и держать, второй он все так же сдержанно выслушивает и ставит официальные закорючки, без единой эмоции впрягаясь в тридцатилетнюю ипотеку, риелтор поздравляет всех с успешной сделкой, они расходятся, ты двигаешь курсор, и вот—

Вот Тихий океан, вот кривошеий полуостров с густой сетью улочек и улиц, рельсы легкого метро, вылезающие из зева подземки, вот перекресток, где из поезда высыпаются пассажиры, они все соседи, у них у всех есть свое, пусть и тесненькое, место в этом одноэтажном пейзаже, и если слегка увеличить масштаб, если разогнать мышкой тонкие перьевые облака и максимально приблизить зеленые складки местности, если приземлиться на размеченный для твоего удобства англоязычный асфальт, то — при определенном старании и везении — можно заглянуть в одно из квадратных окон с одинаковыми рамами и стандартными занавесками, покрутить колесико, пока не упрешься стекло, и, если снова повезет, и шторы не будут задернуты, то ты сможешь увидеть — слегка размытого и порядком обросшего, немного похудевшего и такого же ссутуленного, сидящего за своим московским несовместимым с местной электросетью лаптопом, с чашкой чая и десятью открытыми вкладками, очень знакомого, невероятно похожего, а может быть, и в самом деле—

Москва

Кривоколенный пер., туманный тупичок, электроплита в виду газового гиганта, бежевая занавеска, неподвижно висящая на высоком окне и процеживающая свет необитаемых лун. Продолжай идти по ул. Мясницкой, минуя запечатанные кофейни и зашторенные криокамеры со спящими студентами ВШЭ — они проснутся, когда мы прилетим, а пока переведены в режим энергосбережения, в ночное отделение постпостдокторантуры с возможностью совмещать сон и учебу на протяжении ближайших двадцати девяти тысяч земных лет.

Проходи, не задерживайся, не стой у ограждения, иди дальше, к Лубянской площади, к зданию ФСБ, зачехленному от губительного воздействия космической радиации, мимо Соловецкого камня, облепленного полимерной пеной и колониями лишайников. В Детском мире горят два окна — это помещение охраны, где забытый лаптоп продолжает качать торренты за последние два тысячелетия, крутя бесконечный скринсейвер. На видимом кусочке Кремля теплится звезда, метро закупорено, вместо облаков — пустота.

Ты совершаешь свой обход, юный капитан космической шлюпки Москва-869, летящей через поколения к месту высчитанного еще советскими богами назначения, сладко ворочающейся и грозно посапывающей и вязко покапывающей и мило посасывающей и слабо постанывающей в гиперсне.

Шлепай себе по обледенелому тротуару, и говори спасибо, что ты вообще живой, говори спасибо мистеру Путину, что он наделил тебя такой работой — не каждый парень с ростом чуть выше среднего и проблемной кожей получает в свое распоряжение целый блуждающий в вакууме спейсшип, груженый перспективными комсомольцами и комсомолками. Иди по своему маршруту, следи за жизненными показателями и не задавай глупых вопросов. Да, ты такой один. Нет, никто на тебя не смотрит. Даже если тебе кажется, что кто-то там стоит в окне, скорее всего, это оптический обман — это просто бумажка, лабораторная снежинка, приклеенная на Рождество две тысячи шестнадцатого.

Когда мы прилетим, говоришь ты, склонившись над мутноватым стеклом, искажающим ее спокойное лицо, я сделаю тебя своей женой. Когда ты проснешься, продолжаешь ты, все будет точно так же, как в тот день, когда ты заснула — может быть, с парой почти незаметных, почти несущественных различий. Например, в тот момент, когда я спрошу тебя, свободна ли ты в это воскресенье, ты задумаешься и вместо «Вообще-то, у меня есть парень» скажешь: «Да, конечно!» И те двадцать пять станций, которые ты тряслась в пригородной электричке, неумолимо теряя свое зарождающееся чувство, превратятся в двести метров пешком до соседнего подъезда, а те пятнадцать минут, которые я репетировал свою пылкую речь, превратятся в единственно верное движение уголка губ, не требующее словесной интерпретации. И еще — когда мы будем стоять на берегу размороженной и снова весело текущей Москвы-реки, в которой будут отражаться выросшие до двадцати километров в высоту органические небоскребы «Алых парусов», ты посмотришь на двойной закат и, вместо того, чтобы хлюпнуть носом и пробормотать: «Ну все, пошли», по-голливудски запрокинешь голову для поцелуя и прошепчешь: «Я согласна». Но это все будет через — ты смотришь на табло на фасаде здания Лубянки — двадцать девять тысяч восемьсот девяносто девять лет, одиннадцать месяцев и один день. А пока спи, трогаешь рукой ее непроницаемый кокон, задвигаешь ее цельнометаллический саркофаг, поворачиваешь тяжелый затвор, опускаешь платформу на дно биологического хранилища, где спят все ее и твои бывшие. Когда мы прилетим, повторяешь ты, и устремляешься дальше, по размеченной квадратами плоскости, покидая пределы Москвы и постепенно становясь точкой на плоском техногенном горизонте, за которым тебя ждет много монотонной работы.

Космос

Я люблю космос за то, что он всегда работает. Не в том смысле, что написал про него и получил тысячу лайков, а в прямом — как большая трансформаторная подстанция. Ты можешь вытянуться на своей широкой постели, выключить свет, вытащить наушники и опустить механические рольставни, закрыть глаза и медитативной техникой заглушить остаточный уличный шум. Но космос всегда будет снаружи, вокруг тебя, твоих важных рукопожатий, органических бананов и медленно остывающей тачки на нулевом этаже.

Я иногда думаю о том, как звезды, постоянно двигаясь на огромных скоростях, умудряются оставаться в одних и тех же созвездиях, пока мы тут изобретаем колеса, колесницы, двухколесные велосипеды и умные поезда на воздушной подушке. Бежишь так, роняя соплю на растресканный южный асфальт, с утреннего воркаута, сбивчиво втягивая и выдыхая нелегкий атмосферный воздух, которым за тебя научились дышать маленькие безмозглые точки два с половиной миллиарда лет назад, который за тебя смешали зеленые деревья и подогрели обильные солнечные лучи — так что тебе осталось только втянуть, усвоить и шумно высморкаться (перед этим воровато обернувшись, чтобы убедиться, что вокруг нет свидетелей) — семенишь псевдоспортивной трусцой и вдруг вспоминаешь, что где-то очень далеко у тебя за спиной в прозрачной пустоте висит, кипит, никуда не уходит безразличный и аполитичный водород.

Переходишь на шаг за два квартала до своего гетто и начинаешь ползти вверх по щербатому холму, отталкивая предыдущую плитку и наступая на следующую, сгибаешь к себе растущий из-за горизонта твой милый дом с его асимметричной калиткой и высоким закопченным потолком, крутишь что есть силы свою планетку, обернутую в тропические циклоны и транссибирские рельсы и затерянную в рукаве беззвучной темной матери.

Длинные нитчатые водоросли тянутся к поверхности чужой воды, великие вожди с лицами, чуть-чуть непохожими на человеческие, совершают исторические переходы через снежные шапки, вполне сошедшие бы за вершины Альп, высшее общество восторгается изобретению, чем-то напоминающему паровой двигатель, падают листья, сжимаются легкие, растут кристаллы, пока ты давишь на дверную ручку.

Солнце выкатывается из-за фабричной трубы, ты теряешься в подъезде, омываемом автотрафиком, телефонными проводами и сезонными маршрутами птичьих колоний, которые бесстрашно пересекают американский туман между турецкими и британскими авиалиниями. Большие огненные шары продолжают бешено вращаться и и ускоряться, сталкиваться и сливаться, взрываться и выгорать, умирать и коллапсировать, превращаясь в черные дыры, не прекращая светить бесчисленному множеству молодых художников, поздней ночью торчащих над жилым ландшафтом и задающих свои вечные вопросы.